Читать интересную книгу Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Последним без печатей, но всё ж, с помощью Инесс Дёмин инициировал восстановление ненавистной, дневник русского репортёра прошлого, маравшего передовицы под именем Горло жирафа. Обличал необличаемое в основном в Москве, потолкаться среди провинциалов в Солькурск, потолкался без вести в 1878-м, дневник каким-то образом. Хронология всех крестовых от первого в 1096-м году до на Варну в 1443-м, переводы из усидчивости Линдли Мюррея, упорядоченное изложение с комментариями связанных с Жеводанским терьером, длинная статья о перипетиях борьбы и генеалогических разветвлениях Баденских шаромыжников-душегубов, схемы миграции визиготов, попытка сковать судьбу единорогов, со ссылками на несуществующие книги, подробный диалогов московских налётчиков, большую часть материала под лупой, с обильным жаргона и матерщины, при аллергии на словари можно вывод, готовятся карету казначейства, при ещё более, понятно, прикрытие, поры жизни с углублением монаха Тецеля, шишковавшего лоб в XV-м, прочее подобное. Этим вечером Инесс экскурсирует в музей медицинской истории Мюттера. Что мог разнюхал для потомков, помстилось в виде обширного послесловия, потом без роялти погоняет ещё и на эпилог. Кладовка имени собой краснокирпичный экстерьер с большим количеством белого декора, кажется, непорочность на превосходит кровосмесительство. Крыльцо с двумя колоннами, коричневая дверь, Инесс с чёрного парадного, в выставочный пенат не кажет. Напоминало дом купца, в ножнах даже безопасной бритвы, от перил крыльца корчатся одни балясины. Инесс, хорошо шныряя в подсобных музея, очень достиг широкого подполья, часть запасников и отведён реставрационный угол (у Мюттера не картины, легальная подделка требовала специфических). Поставили запылиться привезённую из Европы, вскоре должна отправиться в форт Уильям-Генри в Лейк-Джордже, недавно приспичило ещё барахла за билеты. Инесс прильнул к Шотландской деве. В музее темно, пусто, лунный свет матово на вознесённом. Инструкция по инструменту вздёргивалась к глазам, опасался в коленях, кромка не до совершенства, сколько милая старушка колдыхает. Брусок-шееприёмник, хоть и сглажен реставраторами, не истреблено соучастие лезвия. Корзина для головы сопутствует, ещё что чему сопутствует. Испортил дно салфеткой с синими, его отверженный маяк в мире страстей не тех поверхностей, прочие преступников и знати. Осторожно, в двухсотый раз не вспороло призрака, перевязал узел в лежачую доступность. Проверил желоба, что бы косой с косой ничего не. Кланяется горизонту между оснований, лицом вниз, глаза упираются в крыло синей, кроме ничего не, салфетка свёрнута. Рука нащупывает узел, короткое окончание, осмелься, это тебе не шнурки. Тяжёлое с силой вниз, врубается в шею, проникает без остервенения. Голова на кожно-мясной ленте к корзине, сбившиеся волосы на полпальца не до крыла.

Над гидростанцией Веморк, как семена тополя крылья, от того места, смотрел гауляйтер, казались синими. Снял телефонную трубку, велел поставить на вид смотрителя зеркал. Тот явился с изрядным, стал позволять себе в последнее, ссылаясь, не отпускают отражения. Смотритель зеркал вёл какую-то свою игру, гауляйтер давно понял. Смотрел в окно на здание станции, уродующее первобытный склон, с уходящими вверх проводами, птицы не рисковали, какими бы синими не. Гауляйтер давно, смотритель зеркал жмёт руки с записками партизанам Сопротивления, теперь намеревался доказательства. Когда смотритель отразился от атмосферы в кабинете, пламя на свечах дрогнуло и тени задёргались, похожие на чьи-то отражения. Что-нибудь выяснили про малыша и толстяка? – гауляйтер не оборачиваясь, думая, подпитывается патриотической проницательностью от тяжёлой чёрной шторы с искорёженной по форме складки свастикой. Да, их скоро привезут сюда, недовольно смотритель зеркал, который, гауляйтер в этом всё больше, стал очень о себе понимать. Сюда это в город, на станцию или… Или. Велено разместить у меня за зеркалами. Вы увидели даже это? Даже увидел, кто отдал такой. И кто же? Хозяин Джулиуса Опа. Гауляйтер молчал. Плотнее задёрнул штору за миром, обратился лицом внутрь кабинета, глядя на стоящего в полумраке. Надеюсь этот приказ будет в письменном виде сопровождать груз. На это смотритель ничего. Сейчас думал, с каким удовольствием в солнечное угнетение севера направил бы свои зеркала на гауляйтера, обуглил к чёртовой матери или бабушке. Вдалеке шумел Рьюканфоссен. Гауляйтер на смотрителя и представлял, принял в тиски шиворот, вместо угла с развёрстой глоткой под водопад. Каков будет размер груза? Достаточный. Я хотел просить вас выделить мне людей для каждодневной доставки его на станцию для обогащения водородом. Гауляйтер внутренне ухмыльнулся. Не лучше ли расположить их на территории Веморка и обогащать сколько душе угодно? Не лучше. Состав груза таков, постоянное пребывание на станции не соответствует безопасности. А за зеркалами соответствует? Да. Понятно, но людей у меня нет. Все заняты. Люди гауляйтера и впрямь имели ряд каждодневных, от, как думал, могут быть освобождены по одному мановению. Смотритель зеркал знал чем нахлобучены на самом (фантазировали, что если самоубийство несчастный форс-мажор, улики требуют корректировки, повесился, задним кредит в бакалее, гололёд, уж так расположил Всевышний посовещавшись с Гитлером, если спорхнул с крыши и так. Подотчётны рейхскомитету криптостатистики), понимал, скорее ото льда Доврефьелль, однако обязан прощупать, из правдоподобия. Как угодно господину гауляйтеру, спину не до схватки смотритель зеркал. Не слышно ли что о Сопротивлении? – гауляйтер. Последние новости, думаю, вам известны. Слово «последние» чрезвычайно относительно ко времени, которое, как известно, течёт беспрерывно, поэтому всё-таки расскажите мне, что знаете. Ну из последнего, что мне известно, устроили из тяжёлой воды радужный мост через город с одного склона на другой и сбрасывали с него антифашистские, если мне будет позволительно так (ухмылка, от гауляйтер вспыхнул гневом), листовки. Об этом я слышал и сам, досадливо. Что ж, я всегда знал, ваши рейхсвозможности велики.

Пустыня велика, процент воды в арбузе, песок безразличен почти ко всему от падающих звёзд, до падающих на него трупов, барханы высоки как песочницы для взрослых и мертвы как взгляд храмовника недавно сделавшегося мужеложцем, только ветер гонит по ним рябь и следы одинокого сумасхода-свистуна оставляют лёгкие, избы на куриных, углубления. Недобедуин (назовём Христодул Замек) бредёт бестолково, ни малейшего жизненного направления. Ночью мёрзнет, днём изнывает от жары. Нет ни поклажи, ни меха с водой размером хотя б с мошонку слона. Без воды в пустыне, без подарка на праздновании дня ангела. Если в подразумеваемом богами для всех климате протянуть без той можно трое, в ответственной пустыне не более двух. Солнце изжигает клетки и заставляет накопленную за долгие влагу наружу раствором солей. Следом капитулирует слюна. Каньоны на губах, язык претензии к месту во рту, каждый вдох горячего делается острым, намерение ткнуть саблей ради забавы. Глаза, направленные на солнце, режет замороженным маслом, в тех более слёз, остались выплаканы над судьбой человечества. Брёл вторые сутки. Ноги едва переставлялись, приставили конечности атланта-инвалида, песок всё более вязким и с каждым всё менее желал отпускать стопу, песчинки не дураки пощупать. Дышалось не так чтоб уж прямо, не как над азалиями в саду азалий, нутро изжигала бесчеловечная сухость. Такова смерть от жажды по доброй воле, когда нет надежды на оазис, на колодец, на какого бы то ни архангела, на горшок с золотом из подвала и на караван. Впереди, на недостижимом гребне бархана, появляется сходная фигура. Христодул понимает, это Моисей, вскоре покажутся еврейские колена, чьи имена и истории он так тщательно последние десять. При дальнейшем рассмотрении не похож на Моисея и вокруг на глазах оазис, вместо пальм растут удилища. Сил сублимировать более нет, мираж рассеивается. Христодул валится с ног, на краю оставшихся чувств ощущает себя яичницей. Принимает ванны на спине, смотрит сухими глазами на сияющее в небесах солнце, сумев, наконец, обуздать веки. Потом уже ни к чему. Он мёртв, его Библия честна в пределах оригинала.

Честь имею, во фрунт сутулый homo-аккордеон, с длинноунылым, монеточными, беспрестанно бегающими глазами-хлеборобами. Что… что вы здесь? – недоумённо рогоносец-рогоставец, за ручку распахнутую. Честь имею, носатый, скорым вихляющим ретировался вдаль по гостиничному коридору. Подслушиванием под всеми двустворчатыми, полагая, только за такими селятся шпионы, однажды оставленный всеми на сегодня не ограничил себя и свою несмываемую честь-несомую крестным ходом. Если бы в недрах охранки приказ между двух навытяжку проследить, бы застал от точки роспуска на нити флага до точки росы и при различных. После подслушивания в, шагомерил в расположенный поблизости, передал господину превосходно-сомнительного вида, ночной горшок вари-не вари. Честь имею, вместо цилиндра над лбом, так же скоро покинул, пока не начал варить. Вскоре нагрянули полицианты с подборкой круп, окандалили кого застигли. Но благодетель-чистолюб этого не, уже творить добро дальше вглубь городских неявных дворов в окрестности Флоровской. В одной затаился наблюдать, двое коммунистов сходятся друг с другом, петухи, собирающиеся, им и положено, петушиться на красных стягах. Когда оба схватились, осязаемый только при современном взгляде на призраков мираж просеменил к самому жаркому склоки, ловко выпростав из рукава тонкую свинцовую со стразами, огрел по лбу того из анархо-коммунистов, хотел укрыть от товарищей малость частной собственности в виде носового платка шитого золотом, на коем восседал обрадованный торжеством децентрализованной соперник. Честь имею, мельком на немедленно начавшие срастаться капилляры революции. Поспешил в лавку по продаже карт, имел продолжительный с картографом по Артигас Обресков, в конце посещения изъял изготовленную. От него колесом на Херсонскую в середине, квартала до одноимённых ворот, постращать ещё одного, так же и так же забрал. Обе в себя Солькурские извивы. Расположился во внутренних пределах коммерческого «Ливадия» между Чикинской и Золотой, тщательнейшим сопоставлять. Снабжённые вязкой слюной губы именования. Подвальная, Тускарная, Сергиевская, Дворянская, Мирная, Скорняковская, Ямская гора, Флоровская, Покровская, Авраамовская, Сосновская, оба указательных по линиям сличаемых, голова моталась из одной окрестности в другую. Нашёл что искал и затрясся. Радищева, он, Радищева, получилось. Вскочил, кое-как сложил и рассовал во внутренние сюртука, едва не бегом прочь, вероятно, на эту Радищева. Судя по картам, помещалась в близости, рулон из брусчатки от выхода из сада, от Золотой в сторону Московских ворот, на север, переходя в Мясницкую возле Садовой. При воочию надежда материализовалась в фонарный столб, в промежутке не обнаруживал. Даже не пешеходной дорожки, не говоря о проезде для шарабанов с музыкой. Топал от ярости, махал дубинкой, но оттого улица не, а Л. К., собирался заглядывать в рот уже до талого, ясно велел хоть с пылеколец улицу Радищева.